Изысканные забавы прошлого (сонеты и разные стихотворные диковинки)

[Kirill]

Изысканные забавы прошлого
В эпоху барокко не было кроссвордов. Да в них и не испытывали особой нужды. Простой народ грамоты не ведал, люди же образованные предпочитали другие забавы. Например, сочиняли сонеты.

Сонет – стихотворение из четырнадцати строк, образующих два катрена (четырехстишия) и два терцета (трехстишия). Катрены обыкновенно пишутся на одну и ту же пару рифм. Если для катренов принят перекрестный способ рифмовки, то сонет, как правило, принимает вид: ABAB ABAB CCD EED. Если же в катренах используется кольцевая система рифмовки, то сонет выглядит следующим образом: ABBA ABBA CCD EDE. Впрочем, в терцетах встречается и более свободное расположение рифмы.

Содержание сонета развивается по его строфам: тезис – развитие тезиса – антитезис – синтез. Самая яркая, образная мысль – своеобразный итог - должна быть заключена в последних двух строчках, так называемом сонетном замке.

Кто-нибудь спросит: «к чему все эти сложные правила? Почему нельзя просто писать стихи, не сковывая себя ненужным и строгим каноном?» Но ведь сонет – не просто стихи; это – игра, изысканное развлечение, упражнение для ума. Так же, как шахматы имеют свои неизменные правила и законы, не зависящие от игроков, так и сонет не зависит от фантазии поэта. Сонет – это вызов; это проверка, насколько сочинитель владеет словом, рифмой. «Блистательный сонет поэтам непокорен, / то слишком тесен он, то чересчур просторен» писал Буало. И он прав: сочинять сонеты дано не каждому. В эпоху барокко мастерство поэта определялось тем, насколько хороши получались его сонеты. А некоторые стихотворцы еще более усложняли его правила. Вот почитайте, что сочиняли в XVIII столетии:

СОНЕТ, ЗАКЛЮЧАЮЩИЙ В СЕБЕ ТРИ МЫСЛИ
(читай сперва весь по порядку, затем – первые полустишия, а затем – вторые)

Вовеки не пленюсь ||красавицей иной;
Ты ведай, я тобой ||всегда прельщаться стану,
По смерть не пременюсь; ||вовек жар будет мой,
Век буду с мыслью той, ||доколе не увяну.

Не лестна для меня ||иная красота;
Лишь в свете ты одна ||мой дух воспламенила
Скажу я не маня: ||свобода отнята –
Та часть тебе дана ||о ты, что дух пленила!

Быть ввек противной мне, ||измены не брегись,
В сей ты одна стране ||со мною век любись.
Мне горесть и беда ||я мучуся тоскою,

Противен мне тот час, ||коль нет тебя со мной;
Как зрю твоих взор глаз ||минутой счастлив той,
Смущаюся всегда ||и весел, коль с тобою.

А. А. Ржевский, 1761


Слог восемнадцатого века сейчас нам кажется довольно наивным – но какая выдумка!

Следующий сонет написал Валерий Брюсов. Это – акростих (причем выполненный по всем правилам сонета):

Мгновенья льются, как поток бессменный,
Искусство – радугой висит над ним.
Храни, храни, под ветром мировым,
Алтарь своей мечты, огонь священный!

И пусть твой стих, и пламенный, и пленный,
Любовь и негу славит. Мы спешим
Улыбчивым созданиям твоим,
Как божествам, сплести венок смиренный.

Умолкли шумы дня. Еще размерней
Звучит напевный гимн в тиши вечерней,
Мелькают лики, вызваны тобой

И мы, о мусагет, как пред святыней,
Невольно клонимся, - и к тверди синей,
Увенчан, ты возносишь факел твой.

1908


Михаил Кузмин не остался в долгу:

АКРОСТИХ

Валы стремят свой яростный прибой,
А скалы все стоят неколебимо.
Летит орел, прицелов жалких мимо,
Едва ли кто ему прикажет: «Стой!»

Разящий меч готов на грозный бой,
И зов трубы звучит неутомимо.
Ютясь в тени, шипит непримиримо
Бессильный хор врагов, презрен тобой.

Ретивый конь взрывает прах копытом,
Юродствуй, раб, позоря Букефала!
Следи, казнясь, за подвигом открытым!

О лёт царя! как яро прозвучала
В годах, веках труба немолчной славы!
У ног враги – безгласны и безглавы.

1908


А вот этот сонет принадлежит Владиславу Ходасевичу:

ПОХОРОНЫ

Лоб -
Мел.
Бел
Гроб.

Спел
Поп.
Сноп
Стрел -

День
Свят!
Склеп
Слеп.

Тень -
В ад!

Особая форма сонета – так называемый «шекспировский»; он состоит из трех катренов и одного двустишия. С. Я. Маршак, переводивший сонеты Шекспира, по окончании своего труда написал следующий сонет:

Я перевел Шекспировы сонеты,
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.

Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: потрясай копьем.

Три сотни раз и тридцать раз и три
Со дня его кончины очертила
Земля урочный путь вокруг светила,
Свергались троны, падали цари...

А гордый стих и в скромном переводе
Служил и служит правде и свободе.

1949


Триолет и октава – формы такие же строгие, как и сонет. Некоторые авторы успешно соединяли их воедино:

СОНЕТ ТРИОЛЕТНО-ОКТАВНЫЙ

Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист,
Простор над Волгой нежно-мглист.
Нисходит милая прохлада

На задремавший сумрак сада
Где воздух сладостно душист.

Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист.

В душе смиряется досада,
И снова облик жизни чист,
И вновь душа беспечно рада,
Как будто соловьиный свист

Звучит в нерукотворном храме,
Победное колебля знамя.

Ф. Сологуб, 1920

Но высшим достижением поэтического мастерства является, конечно, венок сонетов. Состоит он всегда из пятнадцати сонетов. Главным из них является последний, называемый магистралом – в нем кратко выражена основная идея всего произведения. Первый сонет венка начинается первой строкой магистрала и заканчивается второй. Второй сонет венка начинается второй строкой магистрала и заканчивается третьей. И так далее: последняя строка каждого сонета становится первой строкой последующего (являясь при этом соответствующей строкой магистрала). Четырнадцатый сонет начинается четырнадцатой строкой магистрала и заканчивается первой, замыкая тем самым весь венок сонетов.

Это – первый сонет из венка Франца Прешерна (перевод Федора Корша):

Венок певец твой новый вьет для света:
Пятнадцать в нем сонетов сплетено,
И магистрал, последнее звено,
Связует рифмы каждого сонета.

Три раза эта песня в нем пропета;
В нем звенья все: где кончилось одно,
Другое тем же с первым скреплено.
Венку подобно мышленье поэта.

Одной любви плоды его мечты;
Они, где ночью сон прервет их ныне,
Начнутся завтра вновь на половине.
Ты магистрал мой, и твои черты
Я сохраню стихом и по кончине;
В нем будут жить любовь моя и ты.

В русской поэзии этот жанр не получил значительного распространения. Самый известный (и, на мой взгляд, самый удачный) венок сонетов принадлежит опять же Валерию Брюсову:

СВЕТОЧ МЫСЛИ

I. АТЛАНТИДА

Над буйным хаосом стихийных сил
Зажглось издревле Слово в человеке:
Твердь оживили имена светил,
Злак разошелся с тварью, с сушей, — реки.

Врубаясь в мир, ведя везде просеки,
Под свист пращи, под визги первых пил,
Охотник, пастырь, плужник, кто чем был,-
Вскрывали части тайны в каждом веке.

Впервые светоч из священных слов
Зажгли Лемуры, хмурые гиганты;
Его до неба вознесли Атланты.

Он заблистал для будущих веков,
И с той поры все пламенней, все шире
Сияла людям Мысль, как свет в эфире.

II. ХАЛДЕЯ

Сияла людям Мысль, как свет в эфире;
Ее лучи лились чрез океан —
Из Атлантиды в души разных стран;
Так луч зенита отражен в надире!

Свет приняли Китай и Индостан,
Края эгейцев и страна Наири,
Он просверкал у Аймара и в Тире,
Где чтим был Ягве, Зевс и Кукулкан.

И ярко факел вспыхнул в Вавилоне;
Вещанье звезд прочтя на небосклоне,
Их в символы Семит пытливый влил.

Седьмица дней и Зодиак,— идеи,
Пребудут знаком, что уже в Халдее
Исканьем тайн дух человека жил.

III. ЕГИПЕТ

Исканьем тайн дух человека жил,
И он сберег Атлантов древних тайны,
В стране, где, просверлив песок бескрайный,
Поит пустыню многоводный Нил.

Терпенье, труд, упорный, чрезвычайный,
Воздвигли там ряд каменных могил,
Чтоб в них навек зов истины застыл:
Их формы, грани, связи — не случайны!

Египет цели благостной достиг,
Хранят поныне плиты пирамиды
Живой завет погибшей Атлантиды.

Бог Тот чертил слова гигантских книг,
Чтоб в числах три, двенадцать и четыре
Мощь разума распространялась в мире.

IV. ЭЛЛАДА

Мощь разума распространялась в мире —
Египет креп, как строгое звено,
Но было людям жизнь понять дано
И в радости: в резце, в палитре, в лире.

Влилась в века Эллада, как вино,—
В дворцовой фреске, в мраморном кумире,
В живом стихе, в обточенном сапфире,
Явя, что было, есть и суждено.

Но, строя храмы, вознося колонны,
Могла ль она забыть зов потаенный
Что край Осириса ей повторил?

Шел Эллин к знанью по пути мистерий,—
Но дух народа блеск давал и вере,
Прекрасен, светел, венчан, златокрыл.

V. ЭЛЛИНИЗМ И РИМ

Прекрасен, светел, венчан, златокрыл,
Цвел гений Греции. Но предстояло
Спаять в одно — халдейские начала.
И мысли эллинской священный пыл.

Встал Александр! Все ж Року было мало
Фалангой всюду созданных горнил;
И вот, чтоб Рим весь мир объединил,
Медь грозных легионов застонала.

В те дни, как Азия спешила взять
Дар Запада и каждый кран, как призма,
Лил, преломляя, краски эллинизма,

К завоеванью всей вселенной — рать
Вел Римлянин; при первом триумвире
Он встал, как царь, в торжественной порфире.

VI. РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ

Он встал, как царь, в торжественной порфире,
Укрыв под лей весь мировой простор,
От скал Сахары до Шотландских гор,
От врат Мелькарта до снегов Сибири.

Столетий и племен смиряя спор,
Сливая голоса в безмерном клире,
Всем дав участье на вселенском пире,
Рим над землей свое крыло простер.

Все истины, что выступали к свету,—
Под гул побед, под сенью римских прав,
Переплавлялись властно в новый сплав.

Вела империя работу эту,
Хоть вихрь порой величья не щадил,
Хоть иногда лампады Рок гасил.

VII. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ

Хоть иногда лампады Рок гасил,
Рим до конца исполнил труд владыки,
Он был свершен, когда, под вопль и крики,
Сонм варваров Империю свалил.

Народы хлынули, свирепы, дики;
Мрак разостлался, тягостен, уныл;
Казалось: луч наук навек почил;
И тщетно трон свой высил Карл Великий.

Но в мгле крушений отблеск золотой
Искал путей, везде сверкал мечтой,
Под стук мечей, под грозный скок валькирий.

Меж камней, бывших кесарских палат,
Под робкий свет монашеских лампад
Дух знанья жил, скрыт в тайном эликсире.

VIII. СРЕДНИЕ ВЕКА

Дух знанья жил, скрыт в тайном эликсире,
Поя целебно мутный мрак веков.
Пусть жизнь была сплошной борьбой врагов;
Пусть меч звенел в бою и на турнире,—

Искал алхимик камень мудрецов,
Ум утончался в преньях о вампире,
Познать творца пытался богослов,—
И мысль качала мировые гири.

Монах, судейский, рыцарь, менестрель —
Все смутно видели святую цель,
Хоть к ней и шли не по одной дороге.

В дни ужасов, огня, убийств, тревоги
Та цель сияла, как звезда: она
Во все века жила, затаена.

IX. ВОЗРОЖДЕНИЕ

Во все века жила, затаена,
И жажда светлых, благостных веселий.
Настали сроки: струны вновь запели,
И краски вновь зардели с полотна.

Из дряхлой Византии в жизнь — весна
Вошла, напомнив о любви, о теле;
В своих созданьях Винчи, Рафаэли
Блеск бытия исчерпали до дна.

Те плыли за Колумбом в даль Америк,
Те с Кортецом несли на чуждый берег
Крест, чтоб с ним меч победно пронести.

Стремились все —открыть, изобрести,
Найти, создать... Царила в эти годы
Надежда — вскрыть все таинства природы.

X. РЕФОРМАЦИЯ

Надежда — вскрыть все таинства природы —
Мир к высшей тайне привела,— и бог
Восстал над бурей будничных тревог,
Над сном народов, над игрушкой моды.

За громом Лютера прошли походы
Густава, Тилли; снова сумрак, строг,
Окутал землю, и военный рог
К войне за веру звал из рода в роды.

Промчался Кромвель; прогремела Ночь
Варфоломея; люди в пытках гибли;
Стал дыбой — крест, костром — страницы библий.

Но Истина, исканий смелых дочь,
Жива осталась в вихрях непогоды,
К великой цели двигались народы.

XI. РЕВОЛЮЦИЯ

К великой цели двигались народы.
Век философии расцвел, отцвел;
Он разум обострил, вскрыл глуби зол
И людям вспыхнул маяком свободы.

Упали с гулом вековые своды,
Был свергнут в бездну старый произвол,
Поток идей разлился, словно воды,
Что в марте затопляли луг и дол.

Гудели волны буйного потока,
Ученье братства разнеся широко,
Под знамя воли клича племена.

Бороться с правдой силился напрасно
Державный Север: под зарницей красной,
Шумя, Европу обняла война.

XII. НАПОЛЕОН

Шумя, Европу обняла война,
Глася: «Мир хижинам и гибель тронам!»
Пусть эта брань потом Наполеоном,
В дыму побед, была усмирена.

Навек осталась вскрытой глубина;
Над ней теперь гудело вещим звоном —
Все то, об чем шептали лишь ученым
Намеки книг в былые времена.

Ваграм и Дрезден, Аустерлиц и Иена,
Вы— двух начал таинственная смена;
Толпе открыли вы свободный путь.

Народ рванулся ветром тайн дохнуть...
Но не давал дышать им в полной мере
Все ж топот армий, гулы артиллерий.

XIII. ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВЕК

Все ж топот армий, гулы артиллерий
Затихли; смолк войны зловещий звон;
И к знанью сразу распахнулись двери,
Природу человек вдруг взял в полон.

Упали в прах обломки суеверий,
Наука в правду превратила сон:
В пар, в телеграф, в фонограф, в телефон,
Познав, составы звезд и жизнь бактерий.

Античный мир вел к вечным тайнам нить;
Мир новый дал уму власть над природой;
Века борьбы венчали всех свободой.

Осталось; знанье с тайной съединить.
Мы близимся к концу, и новой эре
Не заглушить стремленья к высшей сфере.

XIV. МИРОВАЯ ВОЙНА XX ВЕКА

Не заглушить стремленья к высшей сфере
И буре той, что днесь шумит кругом!
Пусть вновь все люди — злобный враг с врагом,
Пусть в новых душах вновь воскресли звери.

На суше, в море, в вольной атмосфере,
Везде — война, кровь, выстрелы и гром-
Рок ныне судит неземным судом
Позор республик лживых и империй!

Сквозь эту бурю истина пройдет,
Народ свободу полно обретет
И сам найдет пути к мечте столетий!

Пройдут бессильно ужасы и эти,
И Мысль взлетит размахом мощных крыл
Над буйным хаосом стихийных сил!

XV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Над буйным хаосом стихийных сил
Сияла людям Мысль, как свет в эфире.
Исканьем тайн дух человека жил,
Мощь разума распространялась в мире.

Прекрасен, светел, венчан, златокрыл,
Он встал, как царь, в торжественной порфире.
Хоть иногда лампады Рок гасил,
Дух знанья жил, скрыт в дивном эликсире.

Во все века жила, затаена,
Надежда — вскрыть все таинства природы,
К великой цели двигались народы.

Шумя, Европу обняла война...
Все ж топот армий, громы артиллерий
Не заглушат стремленья к высшей сфере.

1918

Это сообщение отредактировал Kirill - 31.05.2010 - 09:45

[Kirill]

В XIII веке в Италии бытовал обычай: когда один поэт обращался к другому с посланием в форме сонета, тот отвечал ему сонетом, написанным на те же рифмующие слова.

Подобную традицию пытались возродить русские поэты начала ХХ века. Н. Гумилев послал Вяч. Иванову следующий сонет:

СУДНЫЙ ДЕНЬ

Раскроется серебряная книга,
Пылающая магия полудней,
И станет храмом брошенная рига,
Где, нищий, я дремал во мраке будней.

Священных схим озлобленный расстрига,
Я принял мир и горестный и трудный,
Но тяжкая на мне теперь верига,
Я вижу свет... то день подходит Судный.

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью
Я приношу зовущему пророку –
Багряный сок из виноградин сердца,

И он во мне поймет единоверца,
Залитого, как он, во славу Року
Блаженно-расточаемою кровью.

Н. Гумилев, 1909

А вот ответ Вяч. Иванова («Sonetto di risposta» - «ответный сонет»):

SONETTO DI RISPOSTA

Не верь, поэт, что гимнам учит книга:
Их боги ткут из золота полудней.
Мы – нива; время – жнец; потомство – рига.
Потомкам – цеп трудолюбивых будней.

Коль светлых Муз ты жрец, а не расстрига
(Пусть жизнь мрачней, година многотрудней), –
Твой умный долг – веселье, не верига.
Молва возропщет; Слава – правосудней.

Оставим, друг, задумчивость слоновью
Мыслителям, а львиный гнев – пророку:
Песнь согласим с биеньем сладким сердца!

В поэте мы найдем единоверца.
Какому б век повинен ни был року, –
И Розу напитаем нашей кровью.

Вяч. Иванов, 1909

Валерий Брюсов и Михаил Кузмин обменялись сонетами-акростихами (позволю себе еще раз привести этот пример):

Мгновенья льются, как поток бессменный,
Искусство – радугой висит над ним.
Храни, храни, под ветром мировым,
Алтарь своей мечты, огонь священный!

И пусть твой стих, и пламенный, и пленный,
Любовь и негу славит. Мы спешим
Улыбчивым созданиям твоим,
Как божествам, сплести венок смиренный.

Умолкли шумы дня. Еще размерней
Звучит напевный гимн в тиши вечерней,
Мелькают лики, вызваны тобой

И мы, о мусагет, как пред святыней,
Невольно клонимся, - и к тверди синей,
Увенчан, ты возносишь факел твой.

В. Брюсов, 1908

Валы стремят свой яростный прибой,
А скалы все стоят неколебимо.
Летит орел, прицелов жалких мимо,
Едва ли кто ему прикажет: «Стой!»

Разящий меч готов на грозный бой,
И зов трубы звучит неутомимо.
Ютясь в тени, шипит непримиримо
Бессильный хор врагов, презрен тобой.

Ретивый конь взрывает прах копытом,
Юродствуй, раб, позоря Букефала!
Следи, казнясь, за подвигом открытым!

О лёт царя! как яро прозвучала
В годах, веках труба немолчной славы!
У ног враги – безгласны и безглавы.

М. Кузмин, 1908

Но все это меркнет по сравнению с перепиской, состоявшейся между М. Лозинским и К. Липскеровым (впервые опубликована М. Гаспаровым).

Липскеров послал Лозинскому сонет «акро-месостих» с фразой в два столбца (читаемой по 1-й и 3-й буквам каждой строки): "М. Лозинскому дар от Липскерова К.А." – осуждение тех, кто пренебрегает поэтами прошлого ("чадами канувшего"), прославление Лозинского за его переводы с испанского и итальянского (в частности, терцин Данте) и приглашение к оригинальным стихам ("Горный ключ" – называлась давняя книжка стихов Лозинского):

М.Л.ЛОЗИНСКОМУ

МнОгоязычием пленительным звучат
ЛеТейских берегов туманные дубровы.
ОсЛавим же того, кто, мир увидев новый,
ЗоИлом став, не чтит всех канувшего чад.

ИсПании сады! В них птицы верещат
НаСледьем сладостным. Италия! Суровый
СоК выжав из терцин, там с бездны снял покровы
КрЕст утвердивший муж. Былые не молчат!

ОвРаги перейдя, хоть высь была бы в тучах,
МхОм полускрытый ключ слов блещущих, певучих,
УдВоив поиски, ищите в тьме густой.

ДлАнь вяща с посохом. Придя к благому краю,
АлКать недолго вам! Ручей коснется, знаю.
РтА вашего... Мы ждем! Где стих ваш золотой?

К. Липскеров, 1948

Лозинский ответил на этот "акро-месостих" еще более сложным "акро-димесостихом" в три столбца (по 1, 3 и 5-й буквам) на фразу: "Магу Липскерову от М.Л.Лозинского ответное письмо" – описанием (приукрашенным!) кабинета Липскерова:

К. А. ЛИПСКЕРОВУ

МнОгОлюбезный друг, волшебник и поэт!
Ах, ТоТ велик в веках, чья лира грянет храбро
ГиМн, Воспевающий акростихи Констабра,
УзЛы Его “К.Л.” и мудрый кабинет!

ЛаЛ и Топаз камей. Пуссен – автопортрет
ИзОгНутая “пси” тройного канделябра.
По ЗвОнкому клинку – резьба: “Абракадабра”.
С тИбЕтским Буддою бок о бок Тинторет.

КаНоПской лирницы уста, как ночь, спокойны.
Ей СнИтся древний плеск, ей снится берег знойный
РеКи, Струящейся, как вечность, где-то там.

ОгОнЬ чуть теплится на самом дне печурки.
В еГо Мерцании загадочным цветам
УпОдОбляются картофельные шкурки.

М. Лозинский. 1948


И все же Липскерову удалось превзойти Лозинского: он написал "акро-тримесостих" в четыре столбца (по 1-й и 3-й буквам каждого полустишия 6-ст.ямба, которым написаны эти сонеты) на фразу "Лозинскому шлю покаянные стихи, себя посрамляя, я, Конст. Липскеров". Содержание сонета – как преображается природа в лучах заката, русская деревня кажется Ираном и Элладой, парень с девушкой – ожившими греческой статуей и картиной средневекового немецкого художника Мемлинга, а адресат – Язоном, плывущим за золотым руном поэзии.

М.Л.ЛОЗИНСКОМУ

ЛеПечет ржавый ключ... СуКи гнилые, пни...
ОбОрвана листва... ЕлОзит ветер всюду.
ЗаКат зардел, - и вот БуНт красок равен чуду.
ИрАн ли там, Китай, ЯсСин ли? О, Мани!


НаЯд ли там хвосты. ПоТок там иль огни?
СеНтябрь? всех зорь твоих ОбЛичья не забуду!
КиНь мне их ворох вновь. СкИнь с мысли истин груду!
ОбЫчной дачки тишь... РеПейник, – но взгляни:

МнЕ мир мелькнул иным. АкСюша у ограды –
УрСула Мемлинга,МаКар – герой Эллады,
МеТнул в них взором Пан... ЛьЕт песни ключ... Внимай!

ШлИ мне, поэт, стихи! ЯдРо созвучий – в сказке.
ЛиХ был совет мой, но... ЯзОн! Вы без опаски
(ЮлИть ли вам?) плывя, ЯнВарь отправьте в май.

К. Липскеров, 1948

Во времена барокко были популярны сонеты, которые можно было читать не только целиком, но также только первые и только вторые их полустишия, каждое из которых представляло отдельный сонет. К этому жанру уже в ХХ веке обратился Валерий Брюсов:

Отточенный булат – луч рдяного заката!
Твоя игрушка. Рок, – прозрачный серп луны!
Но иногда в клинок – из серебра и злата
Судьба вливает яд: пленительные сны!

Чудесен женский взгляд – в час грез и аромата.
Когда покой глубок. Чудесен сон весны!
Но он порой жесток – и мы им пленены:
За ним таится ад – навеки, без возврата.

Прекрасен нежный зов – под ропот нежный струй.
Есть в сочетаньи слов – как будто поцелуй,
Залог предвечных числ – влечет творить поэта!

Но и певучий стих – твой раб всегдашний, Страсть,
Порой в словах своих – певец находит власть:
Скрывает тайный смысл – в полустихах сонета.

В. Брюсов, 1918

На фоне строгой канонической формы сонета особенно неожиданными бывают нарочитые отступления от нее. К таким отступлениям относится сонет с кодой – добавочной строкой (или строками) после заключительного терцета.

СОНЕТ С КОДОЙ

И в тихой дали, в неба глуби
Такая нежность и покой,
Как светлый кто-то белизной
Сквозь голубую мглу проступит-

И он всем полем нам полюбит,
Нам улыбнется всей рекой,
И отпускающей рукой
Нас примирит и приголубит.

Ах, это тот, кого на свет
Каким названьем ни уродуй –
Зови природой иль погодой –

Большой талант, большой поэт
Кончает осени сонет
Очаровательною кодой –

Под вечер дней, на склоне лет.

В. Меркурьева, 1918

В поэтической среде такие сонеты считались дурным тоном, их пренебрежительно называли «хвостатыми». Кода обычно означала, что сочинитель просто не смог уложиться в положенные четырнадцать строк. Крупные поэты прибегали к ней в исключительных случаях:

ИГОРЮ СЕВЕРЯНИНУ

Сонет-акростих с кодою

И ты стремишься ввысь, где солнце – вечно,
Где неизменен горный сон снегов,
Откуда в дол спадают бесконечно
Ручьи алмазов, струи жемчугов.

Юдоль земная пройдена. Беспечно
Свершай свой путь меж молний и громов!
Ездок отважный! слушай вихрей рев,
Внимай с улыбкой гневам бури встречной!

Еще грозят зазубрины высот,
Расщелины, где тучи спят, но вот
Яснеет глубь в уступах синих бора.

Назад не обращай тревожно взора
И с жаждой новой высоты
Неумолимо правь конем, - и скоро

У ног своих весь мир увидишь ты!

В. Брюсов, 1912


А вот обратный пример – усеченный сонет:

Поэтов нет… Не стало светлых песен,
Будивших мир, как предрассветный звон!
Так горизонт невыносимо тесен
И так уныл тягучий жизни сон!
И граждан нет… Потоки благородных,
Красивых слов, но… лишь бесплодных слов:
В ненастный день не больше волн холодных
Рокочет у скалистых берегов!

А между тем – все так же небо сине,
Душисты рощи, радужны цветы;
В пучинах звезд, в толпе людской, в пустыне
Все столько же бессмертной красоты.
И так же скорбь бессмертна, скорбь людская...

П. Якубович, 1896

Следующий сонет носит название «безголового»: у него отсутствует первый катрен. В. Ходасевич прибег к этому приему, намекая на судьбу обезглавленной Марии Стюарт.

Нет, не шотландской королевой
Ты умирала для меня:
Иного, памятного дня,
Иного, близкого напева

Ты в сердце оживила след.
Он промелькнул, его уж нет.
Но за минутное господство

Над озаренною душой,
За умиление, за сходство -
Будь счастлива! Господь с тобой.

Пример «перевернутого» сонета:

ОГОНЬ

Я улыбаюсь Богу из лампад,
Мной сатана расцвечивает ад.
Я в очаге пляшу над углем черным,

Дыханьем воскрешаю души свеч,
Блещу в забавах, мчусь в труде упорном,
Но смертному меня не уберечь…

И закружусь стремительней Эринний…
Мир превратив в разбрызганный топаз,
С колючим смехом, красный щуря глаз,
Игриво покажу язык свой синий…

Плети венок моих несчетных линий.
Цвети, Земля, пока я не погас!
Испепелю твой лик в последний час,
Я задохнусь, - тебя задушит иней…

А. Антокольская, 1919

«Хромой» сонет:

МУЗЫКА

Порою музыка влечет меня, как море:
К тебе, звезда моя,
В тумане сумрачном, в эфирных волн просторе
В тот час стремлюся я…

И вот крепчает грудь при яростном напоре…
И, парус распустя,
По бешеным хребтам чернеющего моря
Несется вверх ладья.

И снова грудь моя полна безумной страстью,
И снова я лечу над гибельною пастью,-
Но вдруг затихнет все,

И в глубине пучин, сквозь блеск воды зеркальной,
Я созерцаю вновь, безмолвный и печальный,
Отчаянье свое.

Ш. Бодлер, пер. Эллис (Л. Л. Кобылинского)


Сонет-брахиколон:

Дол
сед.
Шел
дед.

След
вел –
брел
вслед.

Вдруг
лук
ввысь:
трах!

Рысь –
в прах

И. Сельвинский

Что бы еще такое придумать? Вот, пожалуйста, сонет на рифму «Петербург» (а вам слабо?):

ПЕТЕРБУРГ

Над призрачным и вещим Петербургом
Склоняет ночь край мертвенных хламид.
В челне их два. И старший говорит:
«Люблю сей град, открытый зимним пургам,

На тонях вод, закованных в гранит.
Он создан был безумным Демиургом.
Вон конь его и змей между копыт:
Конь змею – «сгинь!», а змей в ответ: «resurgam».

Судьба империи в двойной борьбе:
Здесь бунт – там строй; здесь бред – там клич судьбе.
Но вот сто лет в стране цветут Рифейской

Ликеев мирт и строгий лавр палестр» ..
И глядя вверх на шпиль адмиралтейский.
Сказал другой: «Вы правы, граф де-Местр».

М. Волошин, 1915

Следующий сонет мне нравится своими необычными, перекликающимися рифмами:

ИТАЛИИ

В стране богов, где небеса лазурны,
И меж олив где море светозарно,
Где Пиза спит, и мутный плещет Арно,
И олеандр цветет у стен Либурны,

Я счастлив был. И вам, святые урны
Струй фэзуланских, сердце благодарно
За то, что Бог настиг меня коварно,
Где вы шумели, благостны и бурны.

Туда, туда, где умереть просторней,
Где сердца сны – и вздох струны – эфирней,
Несу я посох, луч ловя вечерний.

И суеверней странник, и покорней –
Проходит опустелою кумирней,
Минувших роз ища меж новых терний.

Вяч. Иванов, 1911


И в заключение по традиции - венок сонетов. Он принадлежит И. Сельвинскому и описывает восстание иудеев против римского императора Адриана под водительством Бар-Кохбы («Сына звезды») в 131—135 гг. Событие историческое, но весь ход событий и подробности сюжета вымышлены.

Поскольку речь сегодня идет о всевозможных сонетных диковинках, пусть это будет не просто венок сонетов, а

ВЕНОК ДЕФОРМИРОВАННЫХ СОНЕТОВ
Бар-Кохба

1

И был он тяжк. И мощью выбухал,
Как сосунец Левиафана-рыбы.
В нем мудрые урчали требуха,

В нем мышцы переслаивались дыбой,
И мохногривых плеч глухие глыбы
Лоснились, как демьянова уха.

Он обитал средь скал и между древ.
Он наблюдал орлицы тяжкий вымах.
И лик его курился в рыжих дымах
Бараньего руновища кудрей.

Но на челе, как волны, скорбь. И он
Ярится ядом, точно скорпион,
И ждет и ждет. И вся окрестность стынет:
Ему покорны демоны пустыни.

2

Ему покорны демоны пустыни,
Он Асмодея повергал во прах,
И львы в ущельях, пардусы в горах
На зов его приходят без гордыни.

Но орган речи, точно горечь хины,
Но ложе – оперение полыни,
Но память вся в литаврах и громах
Под кондоров благословящий мах.

Он ждет, считая символы на елях.
Он долго ждет, обетованный мелех,
С остроугольной стрельчатостью лба
Пускай фанатика, но не раба.

А там внизу стенанье и унынье.
Но гнут народ его перед латынью.

3

Но гнут его народ перед латынью,
Прижал пятой железнобронный Рим.
Осыпавшийся Иерусалим
Декреталией кесаря отныне

Языческой отдаст Капитолине
Свой древний храм, и жертвенный свой дым
И огнь, тлеющий в сосудах тайных скрыни...
Чего же выжидает Элойгим?

Пророков опроказили темницы;
Уже царевичи средь яств и лалл
За кесаря подъемлют свой фиал;

Тетрархи суд вершат приятнолицый,
А их колено под бичом томится,
Надев ярем господственных орал.

4

Надев ярмо господственных орал,
Ушел в рабы Бар-Кохба за сестерций.
И полон желчи кубок его сердца,
И в горле шар катался. Не пора ль?

Жевали мельницы, везли стога,
Гончарни брызгали горячей дверцей,
И всюду Рим в эпикурейской взверти
Бичом гиппопотамовым стегал.

Но вынес всё. Дремучий и хоробрый.
Покорно принял выстеги на ребра,
Дабы с народом мучилась душа.

И вот однажды в радости звериной,
Хлебнув заразный воздух мятежа,
Он заревел народу из твердыни.

5

И он воззвал к народу из твердыни
И так сказал народу, говоря:
«Йгуди! Бдите: чермняя заря
Вещает битвы в хлябях и долине.

Неопалимой смоквой возгоря
(Бо правден сый – не оскверню святыни),
Аз поведу на сонмы свиньих сал,

Да персть могильную сложить на гойев.
Слетайтеся ж, орлы летучих воев,
Шма Исроэль! Последний час настал.

Да сбудется реченное толико,
Глаголющее, яко изо скал
Изыдет вождь, иже спасет языки.
Буди же пенье в перьях опахал.

6

Буди же пенье в перьях опахал!
Глаголю аз: да ниспадет завеса!
Внемлите мне: не Бог, не вождь, не кесарь
Спасут вас, иже пас, иже пахал.

Сей огнь мятежей и революций,
Имеющие уши – в вашей руце!»

И час настал. И в оный час деревни,
И в оный час муж, дед его и мал
Его, и брат его, и внук, и дева,
Мечи точа, вострили о деревья

Для римлян и для тех, кто за портал
И родину и хижину предал,
Кто, оробев, упрятал шкуру сына.
Останови дыхание хамсина!..

7

Останови дыхание хамсина!
Оно зловонно, тяжко и черно,
Как облако в болотный вечер, – но
Непереоборима его сила.

Над черной синагогой, подле ила,
Она сгрудила дымное руно
И в дыме образ Каина носила,
Которого глупцы звали луной.

Тогда-то к ней Бар-Кохба прискакал
В рудой броне, в шеломе конских перьев,
И глянул, и – обсидианный херрев

Исторг из гнезд, оправленных в коралл,
И кликнул им: «Гей-дод! На изуверов!» –
И римский гнет испепеленный пал.

8

И римский гнет испепеленный пал.
Но сто недель над пухом и над грабью
Угрюмый Каин, месяца оскал,
Глазницами пустел из-за песка.

Среди разгрома одноглазый рабби
Пугалищем врывался в самый вар,
Завинченный в червонный самовар,
Залитый в шпоры и хвостатый грабень;

И в пах уставив тупоту копья,
С раздыба взнизывал тела и лица,
Пока в железе мясо не вздымится,
И был тогда Бар-Кохба бойней пьян.

Кипел, кипел перепоенный кратер.
Тогда воззрел священный император.

9

Тогда воззрел священный император
На смерч, коптящий блеск его корон,
И речь конскрипта потрясла театр:

«Романи, ове! Нам грозит Сион.
Конями видел мчать их под Юлатой...
Довольно ж контрадикции дебат и.

Припомним: маккабийцы, Гедеон,
Гиркан, Яннай, Аристобул, Горьон
И прочих торсы историйных статуй.
Их наш под взять железный должно статус».

И цезарь Элий-Публий-Адриан,
Сатисфакцией удовлетворенный,
Махнул рукой: «Пошлите легионы
На Иудеи бесноватый стан».

10

На Иудеи бесноватый стан,
Грузящиеся в Остии на рейде,
Шли римляне, лоснящиеся медью,
Этруски, галлы, полчища алан,

Карийцы, норики, бойцы из Седи,
И кимвры в шкурах барсов и медведей,
И толпы басков, скифов и корфян,
И горсти майоликовых парфян.

И претор Юлий, прозванный «Север»,
Главнокомандующий этих полчищ,
Глядел на варваров, на морды волчьи,

На боевые турмы, на резерв
И молвил: «Нас – таланты, их – караты».
И зазвенели глянцевые латы.

11

И зазвенели глянцевые латы,
Иша залить планету в алый шар.
(А в Иудее, в крепости Вефар,
Жила в лачуге девушка когда-то –
Люцилия. Язык кислей граната,
Из мяса неба персей полушар.

К ней знаменитый прилетел богáтырь,
И ворковал его орлиный карр,
Освободив от шлемоузда сжатый
Отек на щеках, вздуто-лиловатый.

Возлюбленная, как сосна, легка.
Возлюбленный – как барс ей и как брат ей.)

А орды шли, как саранча в пожар.
Их тьмы и тьмы. С востока до заката.

12

Их тьмы и тьмы. С востока до заката
Светильники шеломов и обоз.
Но катапульты зачинают бой
Зажженной паклей и смоленой ватой.

В занозах стрел, словно кусты, пехота
В щитах сползала бронзовым жуком.
Ее ошпорил плавающий гром
Верблюжьей кавалерии. В ворота!

Слоны, ферзи и пешки всех команд.
Железо пело в их пиррихьем танце,
Растрепливаясь искрами о панцирь.

Когда же стрелы с перьями в багрянце
Влетели в амбразуры и дома –
Над крепостью побагровел туман.

13

Над крепостью побагровел туман.
Смятенье, крик: «Где рабби? Где Бар-Кохба?
Единый он нанес разящий грох бы!»

А вождь играл с подругой, без ума
В объятьях обольстительного счастья,
Как рыжий лев среди бугров и чащи.

И вдруг копьем пальнуло в ухо «рабби»...
Хватился, разодрал пузырь окна:
Неслося – галлы, кельты и арабы
И ржание заветного коня.

В единый миг – броню на рамена,
Но женщина не отдает ремня.
Он оглянулся: губы и агаты...
И он погиб, огромный и косматый.

14

И он погиб, огромный и косматый.
Пронзенный тьмой пернатого ножа,
Но в судорогах смертного охвата
Ладонью грудь подруги обнажал.

А к вечеру квадрига в римском флаге
Люцилию умчала в шумный лагерь
К палатке, где под шелком купола,

И претор Юлий в тоге над кольчугой
Среди солдат приветствовал супругу
За идеально выполненный план.

Матрона вышла ко всему глуха...
Любовник снился, мускус аромата
И красный мех его груди лохматой –
И был он тяжк и мощью выбухал.

15

И был он тяжк и мощью выбухал,
Ему покорны демоны пустыни,
Но гнут его народ перед латынью,
Надев ярем господственных орал.

И он воззвал к народу из твердыни:
«Буди же пенье в перьях опахал,
Останови дыхание хамсина!»
И римский гнет испепеленный пал.

Тогда воззрел священный император
На Иудеи бесноватый стан,
И зазвенели глянцевые латы,

Их тьмы и тьмы. С востока до заката.
Над крепостью побагровел туман,
И он погиб, огромный и косматый.

И. Сельвинский, 1920

[Kirill]

Какие любопытные формы употребляли поэты прошлых веков! Сейчас уже мало кто к ним обращается; а жаль. Видимо, тут нужен особый вкус, особая культура. Надо быть немного романтиком, чтобы писать стихи, например, терцинами.

В терцинах рифмы чередуются в порядке: ABA BCB CDC и так далее, то есть средняя строка строфы рифмуется с крайними строками следующей строфы. Кончается произведение отдельной строкой, рифмующейся со средней строкой последнего трехстишия.

Мне представляется, что терцины — символ бесконечности, вечного продолжения и развития. Стихотворение или поэма, написанные терцинами, в идеале не должны иметь конца — недаром Данте избрал для своей «Божественной комедии» именно терцины. Теперь поэты уже не задумываются над символическим значением строфических форм. Но про Данте помнят крепко:

Когда художник пережил мечту,
В его душе слагаются картины,
И за чертой он создает черту.

Исчерпав жизнь свою до половины,
Поэт, скорбя о том, чего уж нет,
Невольно пишет стройные терцины.

В них чувствуешь непогасимый свет
Страстей перекипевших и отживших,
В них слышен ровный шаг прошедших лет.

Виденья дней, как будто бы не бывших,
Встают, как сказка, в зеркале мечты,
И слышен гул приливов отступивших.

А в небесах, в провалах пустоты,
Светло горят закатным блеском тучи —
Светлее, чем осенние листы.

Сознаньем смерти глянувшей могучи,
Звучат напевы пышных панихид,
Величественны, скорбны и певучи.

Все образы, что память нам хранит,
В одежде холодеющих весталок
Идут, идут, спокойные на вид.

Но, Боже мой, как тот безумно-жалок,
Кто не узнает прежний аромат
В забытой сказке выцветших фиалок.

Последний стон. Дороги нет назад.
Кругом, везде, густеют властно тени.
Но тучи торжествующе горят.

Горят огнем переддремотной лени
И, завладев всем царством высоты,
Роняют свет на дольние ступени.

Я вас люблю, предсмертные цветы!

(К. Бальмонт)


Французская поэзия разработала еще один вид трехстрочной строфы: риторнель. В риторнели рифмуются только первая и третья строки, вторая строка до конца стихотворения остается незарифмованной:

Миндальный цвет
Вновь нежным и прозрачным ароматом
Тревожит память непрожитых лет.

Настанет день,
И мне предстанет в запахе миндальном
Внезапно воплотившаяся тень,

И я возьму
Ее за пальцы, тонкие, как стебли,
И с ней войду в чуть дышащую тьму.

Там красок нет,
Там я – как тень, но тень меня реальней,
Там нет меня, но лишь миндальный цвет.

(Т. Ящук)


А вот риторнель В. Брюсова. Он писал, что в ней «два стиха более длинных развивают мысль первого, более короткого»:

Серо
Море в тумане, и реет в нем рея ли, крест ли;
Лодка уходит, которой я ждал с такой верой!

Прежде
К счастью так думал уплыть я. Но подняли якорь
Раньше, меня покидая… Нет места надежде!

Кровью
Хлынет закат, глянет солнце, как алое сердце:
Жить мне в пустыне — умершей любовью!


В Италии была создана восьмистишная стихотворная строфа — октава. Схема рифмовки октавы: АВАВАВСС. Если октавами написано крупное стихотворение, то смежные строфы не должны иметь однотипных рифм, то есть если одна строфа закончилась женской рифмой, то следующая начинается с мужской рифмы и наоборот. Октавами написана знаменитая «Осень» Пушкина:

Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает,
Журча еще бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает
В отъезжие поля с охотою своей,
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.

Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.
Суровою зимой я более доволен,
Люблю ее снега; в присутствии луны
Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,
Когда под соболем, согрета и свежа,
Она вам руку жмет, пылая и дрожа!

Как весело, обув железом острым ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?..
Но надо знать и честь; полгода снег да снег,
Ведь это наконец и жителю берлоги,
Медведю, надоест. Нельзя же целый век
Кататься нам в санях с Армидами младыми
Иль киснуть у печей за стеклами двойными.

Ox, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;
Лишь как бы напоить да освежить себя —
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.

Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной. <…>


Триолет — строфическая стихотворная форма. Всю правду о триолете вам расскажет [info]evgenyivanov. Я лишь замечу, что триолет состоит из восьми стихов, четвертый стих точно повторяет первый стих, а седьмой и восьмой — первый и второй. В триолете две рифмы, обычно по схеме: АВАА АВАВ. В Средние века триолет был чрезвычайно распространен, определенной популярностью он пользовался и в эпоху барокко, а потом был надолго забыт.

Любви цветок необычайный,
Зачем так рано ты поблек!
Твое рожденье было тайной,
Любви цветок необычайный,
Ты мне блеснул мечтой случайной,
И я, как прежде, одинок.
Любви цветок необычайный,
Зачем так рано ты поблек!

(К. Бальмонт)


Я позволю себе повторить пример триолетно-октавного сонета:

Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист,
Простор над Волгой нежно-мглист.
Нисходит милая прохлада

На задремавший сумрак сада
Где воздух сладостно душист.

Нисходит милая прохлада,
В саду не шелохнется лист.

В душе смиряется досада,
И снова облик жизни чист,
И вновь душа беспечно рада,
Как будто соловьиный свист

Звучит в нерукотворном храме,
Победное колебля знамя.

(Ф. Сологуб)

Катрены этого сонета — триолет, а строки с седьмой по четырнадцатую составляют октаву.


Рондель — старинная французская форма стихотворения о трех строфах, охватывающих 13 строк. В первых двух строфах по четыре стиха, в третьей — пять стихов. Через всю рондель проходят две рифмы. Первые две строки рондели повторяются в конце второй строфы, последняя строка рондели — повторение или видоизменение первой:

Нарцис Сарона, Соломон,
Любил Балькис, царицу Юга.
Она была его супруга,
Был царь, как раб, в нее влюблен.

В краю, где пальмы и лимон,
Где грудь цветущая упруга,
Нарцис Сарона, Соломон,
Любил Балькис, царицу Юга.

Она цвела, как анемон,
Под лаской царственного друга.
Но часто плакал от испуга,
Умом царицы ослеплен,
Великолепный Соломон.

(И. Северянин)


Рондо — не только музыкальный термин. Так называется (с ударением на последний слог) форма небольшого стихотворения, возникшего некогда как вариант ронделя. В классическом рондо пятнадцать строк (но не всегда это выполняется), начальные слова первой строки составляют девятую и последнюю строки. Вот пример двенадцатистрочного рондо Франсуа Вийона:

О Смерть, как на душе темно!
Все отняла, - тебе все мало!
Теперь возлюбленной не стало,
И я погиб с ней заодно, -
Мне жить без жизни не дано.
Но чем она тебе мешала,
Смерть?
Имели сердце мы одно,
Но ты любимую украла,
И сердце биться перестало,
А без него мне все равно -
Смерть!

В пятнадатистрочном рондо В. Брюсова все более благополучно:

Ее колени я целую. Тени
Склоняются, целуя нас двоих.
Весь мир вокруг застенчиво затих,
Мы — вымысел безвестных вдохновений,
Мы старого рондо певучий стих.
Певец забытый! Брат времен святых!
Ты песне вверил жалобы и пени,
И вот сегодня мне поют твой стих
Ее колени:
«В венке из терний дни мои; меж них
Один лишь час в уборе из сирени;
Как Суламифи — дом, где спит жених,
Как Александру — дверь в покой к Елене,
Так были сладостны для губ моих
Ее колени».

Одной из наиболее сложных поэтических форм считается секстина. Эта форма пришла из провансальской лирики и представляет собой стихотворение из шести строф, в каждой строфе по шести строк. Особенностью секстины является то, что ее строфа имеет только две рифмы. Рифмующиеся в первой строфе слова являются рифмами и для остальных пяти строф, но в ином порядке, строго определенном. Последнее слово-рифма строфы заканчивает и первый стих следующей строфы. Рифмовка подчиняется строгим правилам, порядок ее виден из нижеприведенного примера.

Иногда первый стих первой строфы секстины, кроме рифмованного слова, проходит по всему стихотворению, занимая вторую строку второй строфы, третью строку, третьей строфы, четвертую строку четвертой строфы и так далее, заключая собой всю секстину в шестой строфе.

Опять, опять звучит в душе моей унылой
Знакомый голосок, и девственная тень
Опять передо мной с неотразимой силой
Из мрака прошлого встает, как ясный день;
Но тщетно памятью ты вызван, призрак милый!
Я устарел: и жить, и чувствовать мне лень.

Давно с моей душой сроднилась эта лень,
Как ветер с осенью угрюмой и унылой.
Как взгляд влюбленного с приветным взглядом милой,
Как с бором вековым таинственная тень:
Она гнетет меня и каждый Божий день
Овладевает мной все с новой, с новой силой.

Порою сердце вдруг забьется прежней силой;
Порой спадут с души могильный сон и лень;
Сквозь ночи вечные проглянет светлый день:
Я оживу на миг и песнею унылой
Стараюсь разогнать докучливую тень,
Но краток этот миг, нечаянный и милый…

Куда ж сокрылись вы, дни молодости милой,
Когда кипела жизнь неукротимой силой,
Когда печаль и грусть скользили, словно тень,
По сердцу юному, и тягостная лень
Еще не гнездилась в душе моей унылой,
И новым красным днем сменялся красный день?

Увы!.. пришел и он, тот незабвенный день,
День расставания с былою жизнью милой…
По морю жизни я, усталый и унылый,
Плыву… меня волна неведомою силой
Несет — Бог весть куда, а только плыть мне лень,
И все вокруг меня — густая мгла и тень.

Зачем же, разогнав привычную мне тень,
Сквозь ночи вечные проглянул светлый день?
Зачем, когда и жить и чувствовать мне лень,
Опять передо мной явился призрак милый,
И голосок его с неотразимой силой
Опять, опять звучит в душе моей унылой?

(Л. Мей)

Уж что-что, а балладу мы точно причислим к свободным жанрам. И ошибемся. Классическая французская баллада представляет собой твердую форму. Она содержит три строфы, в каждой строфе по восемь строк. После третьей строфы следует так называемая «посылка» из четырех строк (в форме обращения к «принцу» – судье поэтического состояния). Рифмы в строфе располагаются по схеме АВАВ|ВСВС, они однозвучны для всех трех строф; в «посылке» рифмы размещаются так, как во второй полустрофе: ВСВС. Последняя строка каждой строфы, а также «посылки» является рефреном, то есть повторяется дословно. Вот баллада Франсуа Вийона «О женщинах былых времен» в переводе В. Брюсова:

Скажите, где в стране ль теней,
Дочь Рима, Флора, перл бесценный?
Архилла где? Таида с ней,
Сестра-подруга незабвенной?
Где Эхо, чей ответ мгновенный
Живил, когда-то, тихий брег,—
С ее красою незабвенной?
Увы, где прошлогодний снег!

Где Элоиза, всех мудрей,
Та, за кого был дерзновенный
Пьер Абеляр лишен страстей
И сам ушел в приют священный?
Где та царица, кем, надменной,
Был Буридан под злобный смех,
В мешке опущен в холод пенный?
Увы, где прошлогодний снег!

Где Бланка, лилии белей,
Чей всех пленял напев сиренный?
Алиса? Биче? Берта? — чей
Призыв был крепче клятвы ленной?
Где Жанна, что познала, пленной,
Костер и смерть за славный грех?
Где все, владычица вселенной?
Увы, где прошлогодний снег!

О, государь! С тоской смиренной
Недель и лет мы встретим бег;
Припев пребудет неизменный:
Увы, где прошлогодний снег!


Следующая шуточная баллада написана В. Шершеневичем. Автор поставил своей целью сочинить балладу со сквозной рифмой к слову «сердце», по общему мнению, почти не имеющему рифмующихся созвучий. Строение этой баллады несколько отличается от общепринятого.

Баллада Валерию Брюсову
Ты раз сказал нам, что на «сердце»
Балладу написать хитро;
Что, как у всех теперь – Пьерро,
Конечно, будет в ней – Проперций;
Что рифм на «сердце» две иль три.
Но чем трудней, тем больше перца
Для футуриста-иноверца!
Пишу балладу на пари!..

Зову народы все – венгерца,
Что в Львове расхищал добро,
И выдумавшего тавро
Живущего на юге терца,
И вас, о, римские цари,
Рабам кидавших звон сестерций!
Влеком орбитою инерции,
Пишу балладу на пари!..

В пролетах четких, быстрых терций
Поспешно бегает перо.
Я верю: не падет зеро!
Нет, не закрыться райской дверце!
Мелькают в полосе зари
Коней валькириевских берца.
Стихом насмешливым, как скерцо.
Пишу балладу на пари!..

Валерий Брюсов! посмотри:
Ты знаешь «аз», скажу тебе «рцы»!
В наш век расчетов и коммерций
Пишу балладу на пари!..

В заключение, как и положено — венок сонетов.

М. Волошин

CORONA ASTRALIS

№ 1

В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар —
Клубы огня, метущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы

Мы вдаль несем… Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,—
Мы правим путь свой к Солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты.

Но — странные,— его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от Солнца снова в ночь —
Вдаль, по путям парабол безвозвратных…

Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных…
Закрыт нам путь проверенных орбит!

№ 2

Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя…
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит.

Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево нам парус багрянит.

Дыханьем бурь таинственно влекомы,
По свиткам троп, по росстаням дорог
Стремимся мы. Суров наш путь и строг.

И пусть кругом грохочут глухо громы,
Пусть веет вихрь сомнений и обид,—
Явь наших снов земля не истребит!

№ 3

Явь наших снов земля не истребит:
В парче лучей истают тихо зори,
Журчанье утр сольется в дневном хоре,
Ущербный серп истлеет и сгорит,

Седая зыбь в алмазы раздробит
Снопы лучей, рассыпанные в море,
Но тех ночей, разверстых на Фаворе,
Блеск близких Солнц в душе не победит.

Нас не слепят полдневные экстазы
Земных пустынь, ни жидкие топазы,
Ни токи смол, ни золото лучей.

Мы шелком лун, как ризами, одеты,
Нам ведом день немеркнущих ночей,—
Полночных Солнц к себе нас манят светы.

№ 4

Полночных Солнц к себе нас манят светы…
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звезд, туманности, планеты,

От Альфы Пса до Веги и до Беты
Медведицы до трепетных Плеяд —
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.

О, пыль миров! О, рой священных пчел!
Я исследил, измерил, взвесил, счел,
Дал имена, составил карты, сметы…

Но ужас звезд от знанья не потух.
Мы помним все: наш древний, темный дух,
Ах, не крещен в глубоких водах Леты!

№ 5

Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш звездный дух забвением ночей!
Он не испил от Орковых ключей,
Он не принес подземные обеты.

Не замкнут круг. Заклятья недопеты…
Когда для всех сапфирами лучей
Сияет день, журчит в полях ручей,—
Для нас во мгле слепые бродят светы,

Шуршит тростник, мерцает тьма болот,
Напрасный ветр свивает и несет
Осенний рой теней Персефонеи,

Печальный взор вперяет в ночь Пелид…
Но он еще тоскливей и грустнее,
Наш горький дух… И память нас томит.

№ 6

Наш горький дух… (И память нас томит…)
Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,
В нем навий яд, могильные отравы.
В нем время спит, как в недрах пирамид.

Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит
В нем навий яд, могильные отравы.
Для роковой, пролитой в вечность лавы,
Что в нас свой ток невидимо струит.

Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!
И труп Луны и мертвый лик Сатурна —
Запомнит мозг и сердце затаит:

В крушеньях звезд рождалась мощь и крепла,
Но дух устал от свеянного пепла,—
В нас тлеет боль внежизненных обид!

№ 7

В нас тлеет боль внежизненных обид.
Томи печаль, и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.

Но пусть огонь и жалит и язвит
Певучий дух, задушенный телами,—
Лаокоон, опутанный узами
Горючих змей, напрягся… и молчит.

И никогда — ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы

Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы —
Изгнанники, скитальцы и поэты!

№ 8

Изгнанники, скитальцы и поэты —
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог…
У птиц — гнездо, у зверя — темный лог,
А посох — нам и нищенства заветы.

Долг не свершен, не сдержаны обеты,
Не пройден путь, и жребий нас обрек
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорого…
Расплескан мед, и песни недопеты.

О, в срывах воль найти, познать себя
И, горький стыд смиренно возлюбя,
Припасть к земле, искать в пустыне воду,

К чужим шатрам идти просить свой хлеб,
Подобным стать бродячему рапсоду —
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.

№ 9

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, —
Смысл голосов, звук слов, событий звенья,
И запах тел, и шорохи растенья —
Весь тайный строй сплетений, швов и скреп

Раскрыт во тьме. Податель света — Феб
Дает слепцам глубинные прозренья.
Скрыт в яслях Бог. Пещера заточенья
Превращена в Рождественский Вертеп.

Праматерь ночь, лелея в темном чреве
Скупым Отцом ей возвращенный плод,
Свои дары избраннику несет —

Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп.

№ 10

Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца челн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб,

Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,
В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы, —
Так видит он из складок плащаницы
И смену дней, и ход людских судеб.

Без радости, без слез, без сожаленья
Следить людей напрасные волненья,
Без темных дум, без мысли «почему?»,

Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля — священный край изгнанья.

№ 11

Кому земля — священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит,
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.

В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.

И бродит он в пыли земных дорог —
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.

Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена.

№ 12

Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поет влюбленная волна;

Тот, чья душа землей убелена,
Кто бремя дум, как плащ, принял на плечи,
Кто возжигал мистические свечи,
Кого влекла Изиды пелена;

Кто не пошел искать земной услады
Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад,
Кто в чашу нег не выжал виноград,

Кто, как Орфей, нарушив все преграды,
Все ж не извел родную тень со дна,—
Тому в любви не радость встреч дана.

№ 13

Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не ведал утоленья,
Кто не испил смертельного вина.

Стремится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвет живые звенья,
Которыми связует нас Луна.

Своей тоски — навеки одинокой,
Как зыбь морей, пустынной и широкой,—
Он не отдаст. Кто оцет ждал — тот

И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберет,
А темные восторги расставанья.

№ 14

А темные восторги расставанья,
А пепел грез и боль свиданий — нам.
Нам не ступать по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.

Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.

Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни Солнцем не согреты,

Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несем свое изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы!

№ 15

В мирах любви, — неверные кометы,—
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не истребит,—
Полночных Солнц к себе нас манят светы.

Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид,—
Изгнанники, скитальцы и поэты!

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля — священный край изгнанья,

Кто видит сны и помнит имена,
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!

1909

Эх, символисты, символисты! Всего через десять лет они писали уже совсем другие стихи…

Это сообщение отредактировал Kirill - 31.05.2010 - 09:54

[диакон Андрей Литус]

Без комментариев. {восторг!} 

[om-by]

Просто здорово - слов нет! Спасибо огромное!

[solovina]

Я в легком шоке, Кирилл. Вы работаете очень продуктивно, знаете ли.

[Annett]

Интересно)
На этом материале можно написать целый раздел учебника по литературоведению)

[slavianka]

Эх, было время, были люди ! А чем мы заняты теперь !

[3gulay]

Спасибо за школу.
Будем изучать

[3gulay]

Сочинение школьницы Анны Ждановой
Подробнее на https://khazin.ru/articles/136-chelovek-i-o...potrjaslo-runet