Понравившиеся стихи

Известно все: любовь не шутка,
Любовь - весенний стук сердец,
А жить, как ты, одним рассудком,
Нелепо, глупо наконец!

Иначе для его мечты?
Зачем тропинки под луною?
К чему лоточницы весною
Влюбленным продают цветы?!

Когда бы не было любви,
То и в садах бродить не надо.
Пожалуй, даже соловьи
Ушли бы с горя на эстраду.

Зачем прогулки, тишина.
Ведь не горит огонь во взгляде?
А бесполезная луна
Ржавела б на небесном складе.

Представь: никто не смог влюбиться.
И люди стали крепче спать,
Плотнее кушать, реже бриться,
Стихи забросили читать...

Но нет, недаром есть луна
И звучный перебор гитары,
Не зря приходит к нам весна
И по садам гуляют пары.

Бросай сомнения свои!
Люби и верь. Чего же проще?
Не зря ночные соловьи
До хрипоты поют по рощам!
                                  Эдуард Асадов

Очень люблю стихи Эдуарда Асадова – человек с очень трудной и интересной судьбой, немного отступлю от темы, я думаю, что форумчане на меня не обидятся.

Эдуа́рд Арка́дьевич (Арташе́зович) Аса́дов 07.09.1923
Родился в городе Мерв Туркестанской АССР в армянской семье[2]. Родители работали учителями. Отец (р. 1898) во время Гражданской войны воевал с дашнаками на Кавказе. После смерти отца в 1929 году переехал с матерью в Свердловск, где жил его дед Иван (Ованес) Калустович Курдов.
В восьмилетнем возрасте написал своё первое стихотворение. Вступил в пионеры, затем был принят в комсомол. С 1939 года жил в Москве. Учился в 38-й московской школе, которую закончил в 1941 году. Через неделю после выпускного вечера началась Великая Отечественная война. Асадов ушёл добровольцем на фронт, был наводчиком миномёта, потом командиром батареи «Катюш» на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах.
В ночь с 3 на 4 мая 1944 года в боях за Севастополь под Бельбеком получил тяжелейшее ранение осколком мины в лицо. Теряя сознание, он довёл грузовой автомобиль с боеприпасами до артиллерийской батареи. После продолжительного лечения в госпиталях врачи не смогли сохранить ему глаза, и с того времени Асадов был вынужден до конца жизни носить чёрную полумаску на лице.
Об этих трагических днях поэт потом вспоминал:
«…Что было потом? А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» — в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило — диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.
Было плохо, но молодость и жизнь все-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда — в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь. Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе. … Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!»
В 1946 году поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, который с отличием окончил в 1951 году. В том же году опубликовал первый сборник стихов «Светлая дорога» и был принят в члены КПСС и в Союз писателей.

В последние годы жил и работал в писательском посёлке ДНТ Красновидово. Умер 21 апреля 2004 года в Одинцово. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. Своё сердце Эдуард Асадов завещал захоронить на Сапун-горе в Севастополе, однако, по свидетельствам работников музея на Сапун-горе, родственники были против, поэтому завещание поэта выполнено не было.

___________________
Если ты любишь, то всем существом –
Что б ни случилось, ты думать будешь
Не о себе, а всегда о нём –
Да, именно: прежде всего о нём,
О том, кого ты беспредельно любишь.

А он в этих случаях всей душою
И в буднях, и в радостях, и в борьбе,
Согласный всегда и во всём с тобою,
Тоже думает о себе...
_______________________

Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего - напускное,
Что это - случайность, и я ошибаюсь.

_________________________


МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ БОРИСУ ШПИЦБУРГУ

Над Киевом апрельский, журавлиный
Играет ветер клейкою листвой.
Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,
Ну вот и вновь мы встретились с тобой.

Под сводами завода "Арсенала",
Куда стихи читать я приглашен,
Ты спрятался куда-то в гущу зала,
Мол, я не я и, дескать, он не он...

Ах ты мой скромник, милый чудачина!
Видать, таким ты будешь весь свой век.
Хоть в прошлом сквозь бои за Украину
Шагал отнюдь не робкий человек.

Вечерний город в звездах растворился,
А мы идем, идем по-над Днепром.
Нет, ты совсем, совсем не изменился,
Все так же ходишь чуточку плечом,

И так же ногу раненую ставишь,
И так же восклицаешь:- Это да!
И так же "р" отчаянно картавишь,
И так же прямодушен, как всегда.

Как два солдата летом и зимою,
Беря за перевалом перевал,
Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,
А кстати, "гак" не так уже и мал.

Но что, скажи, для нас с тобою годы?
Каких еще нам проб, каких преград?
Ведь если дружба рождена в невзгодах,
Она сильней всех прочих во сто крат!

Ты помнишь госпитальную палату,
В которой всех нас было двадцать пять,
Где из троих и одного солдата,
Пожалуй, сложно было бы собрать...

Я трудным был. Порою брежу ночью,
Потом очнусь, а рядом ты сидишь,
И губы мне запекшиеся мочишь,
И что-нибудь смешное говоришь.

Моя сиделка с добрыми руками!
Нет, ничего я, Боря, не забыл:
Ни как читал ты книги мне часами,
Ни как, бывало, с ложечки кормил.

И в дни, когда со смертью в трудном споре
Меня хирург кромсал и зашивал,
Ты, верно, ждал за дверью в коридоре
Сидел и ждал. И я об этом знал.

И все же, как нам ни бывало горько,
Мы часто были с шуткою на "ты"
И хохотали так, ты помнишь, Борька,
Что чуть порой не лопались бинты?!

А помнишь, вышло раз наоборот:
Был в лежку ты, а я кормить пытался,
И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,
Когда я пролил в нос тебе компот.

Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет
С тех пор уплыло вешним ледоходом?
А дружбе нашей, видно, сносу нет,
Она лишь все надежней с каждым годом.

И хоть не часто видимся порою,
Ведь тыща верст и сотни разных дел...
Но в трудный час любой из нас с тобою
За друга бы и в пекло не сробел!

Мы хорошо, мы горячо живем
И ничего не делаем халтурно:
Ни ты, я знаю, в цехе заводском,
Ни я, поверь, в цеху литературном!

Уже рассвет над Киевом встает,
Ну вот и вновь нам надо расставаться.
Тебе, наверно, скоро на завод,
А мне в Москву... В дорогу собираться...

Не смей, злодей, покашливать так горько!
Не то и я... Я тоже ведь живой...
Дай поцелую... добрый, славный мой...
Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька !
                                                 Эдуард Асадов

Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово "честь" забыто,
И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста -
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
                           
                              Владимир Высоцкий

Затихло море

Затихло море ночью тёмной...
Проснувшись вдруг от тишины,
Смотрю я в небо,- звёзды, звёзды.
И я один среди травы,
Сухой и пряной. Средь узоров,
Затей камней известняка...
И только небо, только горы,
И море, светлое слегка...
Вбирая запахи предгорий,
Степной травы, солёных бухт,
Дышу я тишиной хмельною,
И надышаться не могу.

Зимний лес



Зимний лес, это сказочный сон.
В нём волшебностью веет повсюду.
Тишиной очарует вас он..
Серебро вдруг подарит , как другу..

Им осыплет вас щедро с высот,
Лучом солнца помашет игриво,
И узорами снежных красот
Покорит ваше сердце , как диво.

Бахромой серебристой сверкая,
Манит лес своей сказкой всегда,
Я в плену у него, понимая,
Он - источник всех тайн бытия.

Я стою, упиваюсь безмерием
Красоты зимней сказки в лесу,
И борюсь со своим дерзким мнением:
Что зима для меня ни к чему..

Я-весенняя птица из нега.
Мне тепло и цветы подавай,
А увидев розарий из снега,
В честь Зимы испекла каравай.




Это сообщение отредактировал Олег Василенко - 30.07.2012 - 22:41

Похоже Олежек назагорался... 

Не иначе, психотерапевтические сеансы Вадима о вреде трудоголизма подействовали. 

Не иначе, психотерапевтические сеансы Вадима о вреде трудоголизма подействовали. 

Ну да! 

Вообще правильно подсчитав, получилось даже 7 лет. Это не рекорд конечно, один знакомый регент в Жулебино О. вообще 15-20 лет не был в отпуске. Это действительно ненормально. И мне теперь стыдно, за (без отдыха) проработанные годы.



Это сообщение отредактировал Олег Василенко - 2.08.2012 - 12:34

СТИХИ УРАЛЬСКИХ ПОЭТОВ




Урал

Людмила Константиновна  Татьяничева

Когда говорят о России,
Я вижу свой синий Урал.
Как девочки, сосны босые
Сбегают с заснеженных скал.

В лугах, на ковровых просторах,
Среди плодоносных полей
Лежат голубые озёра
Осколками древних морей.

Богаче, чем краски рассвета,
Светлее, чем звёздный узор,
Резные огни самоцветов
В торжественном сумраке гор.

Я сердцем всё это вбирала,
Свой край полюбив навсегда.
Но главная сила Урала –
В чудесном искусстве труда.

Люблю я огонь созиданья
В суровой его красоте,
Мартенов и домен дыханье,
И вихри больших скоростей.

Мне дороги лица простые
И руки, что плавят металл…
Когда говорят о России,
Я вижу свой синий Урал.


Ей приснилось, что она – Россия

Пуля,
Жизнь скосившая сыновью,
Жгучей болью захлестнула мать.
Некого с надеждой и любовью
Ей теперь под кров свой ожидать!
От глухих рыданий обессиля,
Задремала.
И приснилось ей,
Будто бы она –
Сама Россия,
Мать сто миллионов сыновей.
Будто в поле,
Вихрем опалённым,
Где последний догорает бой,
Кличет,
Называя поимённо,
Сыновей,
Что не придут домой.
Беззаветно храбрых и красивых,
Жизнь отдавших, чтоб жила она…
Никогда их не забыть России,
Как морей не вычерпать до дна…
…Снег дымится.
Он пропитан кровью.
Меж убитых тихо мать идёт.
И с суровой терпеливой скорбью
В изголовье Вечность им кладёт.
А в душе не иссякает сила.
И лежит грядущее пред ней,
Потому что ведь она –
Россия,
Мать сто миллионов сыновей!


Уральская рябинушка

Михаил Михайлович Пилипенко

Вечер тихой песнею над рекой плывёт,
Дальними зарницами светится завод.
Где-то поезд катится точками огня,
Где-то под рябинушкой парни ждут меня.

Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы,
Ой, рябина, рябинушка,
Что ж взгрустнула ты?

Лишь гудки певучие смолкнут над водой -
Я иду к рябинушке тропкою крутой.
Треплет под кудрявою ветер без конца
Справа - кудри токаря, слева - кузнеца.

Там, в цеху, короткие встречи - горячи,
А сойдёмся вечером - сядем и молчим.
Смотрят звёзды летние молча на парней,
Но не скажут ясные, кто из них милей...

Укрывает инеем землю добела,
Песней журавлиною осень проплыла.
Но тропинкой узкою, там же, между гор,
Мы втроём к рябинушке ходим до сих пор...

Кто из них желаннее, руку сжать кому -
Сердцем растревоженным так и не пойму.
Оба парня смелые, оба хороши,
Милая рябинушка, сердцу подскажи.

Ой, рябина кудрявая,
Оба - хороши...
Ой, рябина, рябинушка,
Сердцу подскажи...

Михаил Львов
                                                 С.Хакиму
Сколько нас, нерусских, у России —
И татарских, и иных кровей,
Имена носящих не простые,
Но простых российских сыновей!

Пусть нас и не жалуют иные,
Но вовек — ни завтра, ни сейчас —
Отделить нельзя нас от России —
Родина немыслима без нас!

Как прекрасно вяжутся в России,
В солнечном сплетении любви,
И любимой волосы льняные,
И заметно тёмные твои.

Сколько нас, нерусских, у России —
Истинных российских сыновей,
Любящих глаза небесной сини
У великой матери своей!

                            *  *  *

Чтоб стать мужчиной — мало им родиться,
Как стать железом — мало быть рудой.
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.
Как трудно в сапогах шагать в июле.
Но ты — солдат и все сумей принять:
От поцелуя женского до пули,
И научись в бою не отступать.
Готовность к смерти — тоже ведь оружье,
И ты его однажды примени...
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.

Василий Трубицын

В чудеса я верю и не верю, -
В океан тоска не уплывет.
Знал я и удачи и потери,-
Каждая из них во мне живет.
У костра чужого рук не грею,-
С юных лет за все сполна плачу.
Только перед Пушкиным робею,
Только перед  матерью молчу.


Мама

Леонид Шкавро

В последний раз сомнения рассеяв,
не сбитый с толку вьюжною зимой,
я из твоих глухих просторов,
Север,
как никогда -
                спешил к себе домой.
Была нелегкой
                долгая дорога,
но удержать
             и буря не смогла -
добрался я до отчего порога...
А мамы нет...
              А мама умерла!
Вмиг подступило
                  горе к горлу комом,
и милый дом мне как-то оттого
вдруг сразу стал
                    совсем не милым домом
с огромным миром
                    детства моего.
Приник я к шали
                   с мыслями о маме,
и тут же стало памяти светло...
Я ощутил
           сыновьими губами
ее неуходящее тепло.
Она сынка попотчевать умела;
блины такие
              вкусные пекла,
что мне опять
                 румяных захотелось...
А мамы нет...
                 А мама умерла!
В родном дому
                 меня никто не встретит.
За все отгрохотавшие года
я в первый раз
                 на этом белом свете
к своей любимой маме
                       опоздал.
И лишь теперь припомнил я:
                             она же
за весь свой век,
                    что доблестно прошла,
не то что на курортах там,
                             а даже
и отдыха-то в жизни не брала...
И в мамин день
                 счастливого рожденья,
в январский день -
                     двадцатого числа,
я вымолил бы
                 у нее прощенья...
А мамы нет...
                А мама умерла!


Верность

Николай Домовитов

От продрогших рябин
Не дождешься огня.
У тебя я один,
Ты одна у меня.

Верность в сердце храня,
Доживем до седин.
Ты одна у меня,
У тебя я один.

И дышать мне с тобой
До последнего дня.
Ты одна у меня,
Ты одна у меня!


Соловей

Евгений Фейерабенд

Так и сыплет, сыплет с берега
Серебром в лесную тишь.
Сам он маленький и серенький –
В кустах не разглядишь.

Только песня во все стороны –
Как звонок от родника!
У певца –
Ни фрака черного,
Ни шпор,
Ни хохолка.

Ни хвоста серпом,
Ни мантии,
Что огнем струится с плеч…
Все так просто –
Чтоб внимания
От песни не отвлечь!



Лев Сорокин


А свадьбы не было у нас-
Не пировали с шумом-громом.
И наше счастье напоказ
Не выставляли всем знакомым.

Мы были взрослыми волне.
И вот, без загсовой печати,
Ты переехала ко мне,
Забрав поношенные платья.

А я смотрел тебе в лицо,
И говорил: "Не надо плакать!
Соединяют не кольцо,
И не свидетельство о браке".

Об этом вспомнил я сейчас,
Смотря сквозь прожитые годы.
С тобой прошли мы все невзгоды,
А свадьбы не было у нас...

Осеннее

Вот и кончилось,
Кончилось лето,
Под высокий призыв журавлей,
Потревожены ветром рассвета,
Стайки листьев
Слетают с ветвей.

Что же в этом особого?
Просто
Повторяется заповедь лет.
Но вошел в обнаженные рощи
Беспощадный
Пронзительный свет.

И видней
Грозовые заметы
И бугры узловатых корней…

Паутинка,
Державшая лето,
Дрогнув,
Лопнула
Между ветвей.


Автограф

Огни кремлевские сверкали,
Смешались –
Дон,
Сибирь,
Урал.
И космонавт в гудящем зале
Свои автографы давал.

Как будто звездных трасс кусочек
На память каждый брал с собой.
И тут блокнот раскрыл рабочий,
Сверкнув Звездою Золотой.

– Автограф звездного пилота
Иметь хотел бы Уралмаш…
– А у меня своя забота –
И мне автограф нужен ваш…

Они стояли, словно братья,
Наговориться не могли.
И было их рукопожатье
Слияньем неба и Земли.

Огни кремлевские сверкали,
Век взял космический разбег.
Автограф свой в гудящем зале
Давал
Рабочий человек.


Пусти

Илья Елин

Пусти меня, Женька,
В твой маленький мир
К твоему сине-синему морю,
В страну благородных,
Отважных задир,
Еще не хлебнувших горя!

Пусти на лимонный
Прибрежный песок,
К твоим кораблям кривотрубым!
Пусти меня, Женька,
Туда на часок.
Пусти!
Я ведь родом оттуда!

Мне нужно туда
До зарезу,
Хоть плачь,
От трезвости
Сытой и ладной.
В твой лес закатился
Мой старенький мяч –
Пусти!
Я возьму и –
Обратно!
Но ты усмехаешься мне в ответ,
И кругом расцветают плакатцы:
«Детям
           старше
                    тридцати лет
Вход в этот мир
Воспрещается…»
 
Беда
С несуразною этой душой!
От нее
            никуда
                    не деться!
Человек
Довольно уже
Большой,
А вот –
Не выйдет из детства!


Алексей Решетов

Когда стою у Вечного огня,
Когда читаю имена и даты,
Мне кажется – погибшие солдаты
Чего-то ожидают от меня.

Что ж я скажу им – слабый человек¬ –
Жизнь за меня отдавшим добровольно?
Что я в долгу у них
                                 на вecь свой век?
Что мне пред ними совестно
                                                и больно?

Как надо стойко,
                           мужественно жить,
Не поддаваясь злу ни на мгновенье.
Чтоб высшую награду заслужить¬ –
Убитых молчаливое прощенье.




Стихи о рыжей дворняге

Эдуард Асадов

Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
- Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа
Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...

Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце - чистейшей породы!


Мамин день

Леонид Куликов

Дом сверкает чистотой,
На столе варенье.
Мы встречаем всей семьёй
Мамин день рожденья.
Даже дед помолодел,
Празднично оделся.
И Серёжка, молодец,—
Сел и не вертелся.
Каждый что-то приберёг
Для подарка маме.
Я ей вышила платок
Разными шелками.
Для неё букет из роз
Срисовала Катя.
Папа маме приподнёс
Голубое платье.
И от старших не отстал
Маленький Серёжка:
— Мам, возьми мой самосвал,
Поиграй, немножко!