Понравившиеся стихи

Вот одно из наилюбимейших, описисывающее суть, знаемую с детства...
Вот оно великое:


Иосиф Бродский. Представление


                                          Михаилу Николаеву

  Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
  Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
  Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
                                             тела.
  Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
  Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак
                                            деленья.
  Вот и вышел человечек, представитель населенья.
            Вот и вышел гражданин,
            достающий из штанин.

            "А почем та радиола?"
            "Кто такой Савонарола?"
            "Вероятно, сокращенье".
            "Где сортир, прошу прощенья?"

  Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -
                                          папироса.
  В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
  И нарезанные косо, как полтавская, колеса
  с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
                                              жиром
  оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
  обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
            Прячась в логово свое
            волки воют "E-мое".

            "Жизнь - она как лотерея".
            "Вышла замуж за еврея".
            "Довели страну до ручки".
            "Дай червонец до получки".

  Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -
                                       меццо-сопрано.
  В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы,
                                             бакалея.
  Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках
                                           из барана
  превращается в тирана на трибуне мавзолея.
  Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
  под конец, как фиш на блюде, труп лежит
                                        нафарширован.
            Хорошо, утратив речь,
            Встать с винтовкой гроб стеречь.

            "Не смотри в глаза мне, дева:
            все равно пойдешь налево".
            "У попа была собака".
            "Оба умерли от рака".

  Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная
                                            Поляна.
  (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром
                                      с комсомолом.)
  Он - предшественник Тарзана: самописка -
                                         как лиана,
  взад-вперед летают ядра над французским
                                        частоколом.
  Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
  Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
            Чудо-юдо: нежный граф
            Превратился в книжный шкаф!

            "Приучил ее к минету".
            "Что за шум, а драки нету?"
            "Крыл последними словами".
            "Кто последний? Я за вами".

  Входит пара Александров под конвоем Николаши.
  Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
  По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
  натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
  Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
  чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
            Ой ты, участь корабля:
            скажешь "пли!" - ответят "бля!"

            "Сочетался с нею браком".
            "Все равно поставлю раком".
            "Эх, Цусима-Хиросима!
            Жить совсем невыносимо".

  Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут
                                           в рощах.
  Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
  Лучший вид на этот город - если сесть
                                  в бомбардировщик.
  Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя
                                           ложбины,
  размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
  Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
            Ветер свищет. Выпь кричит.
            Дятел ворону стучит.

            "Говорят, открылся Пленум".
            "Врезал ей меж глаз поленом".
            "Над арабской мирной хатой
            гордо реет жид пархатый".

  Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
                                            ссора.
  Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
  и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
  и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
  И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
  Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
            Друг-кунак вонзает клык
            в недоеденный шашлык.

            "Ты смотрел Дерсу Узала?"
            "Я тебе не все сказала".
            "Раз чучмек, то верит в Будду".
            "Сукой будешь?" "Сукой буду".

  Входит с криком Заграница, с запрещенным
                                       полушарьем
  и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
  Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
  Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
  восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
  Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
            Пролетарии всех стран
            Маршируют в ресторан.

            "В этих шкарах ты как янки".
            "Я сломал ее по пьянке".
            "Был всю жизнь простым рабочим".
            "Между прочим, все мы дрочим".

  Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках
                                       цвета хаки.
  Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
  Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
  Русский с немцем лягут рядом; например,
                                под Сталинградом".
  И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
  В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
            Входишь в спальню - вот те на:
            на подушке - ордена.

            "Где яйцо, там - сковородка".
            "Говорят, что скоро водка
            снова будет по рублю".
            "Мам, я папу не люблю".

  Входит некто православный, говорит: "Теперь я -
                                           главный.
  У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
  Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
  Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
  Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
  Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье
                                           джаза".
            И лобзают образа
            с плачем жертвы обреза...

            "Мне - бифштекс по-режиссерски".
            "Бурлаки в Североморске
            тянут крейсер бечевой,
            исхудав от лучевой".

  Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
  с предпочтеньем к чернобурым. На классической
                                            латыни
  и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
  а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
  б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
  Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
            слыша "баюшки-баю",
            отвечает: "мать твою!"".

            "Влез рукой в шахну, знакомясь".
            "Подмахну - и в Сочи". "Помесь
            лейкоцита с антрацитом
            называется Коцитом".

  Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
  кто - с написанным вручную содержательным
                                           доносом.
  С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
  одобрительно кивают им, задорным и курносым,
  что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу
                                             к тяте
  выгнать тятю из двуспальной, где их сделали,
                                            кровати.
            Что попишешь? Молодежь.
            Не задушишь, не убьешь.

            "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
            "Я с ним рядом срать не сяду".
            "А моя, как та мадонна,
            не желает без гондона".

  Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
                                          в котором
  взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
                                               рожи.
  Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
                                         гренадером,
  только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
  Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
  с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
            "Инвалид, а инвалид.
            У меня внутри болит".

            "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
            "Это - сука или кобель?"
            "Склока следствия с причиной
            прекращается с кончиной".

  Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу
                                          квадратит.
  Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
  То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
                                              катит,
  обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
                                            слезами.
  И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
  челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
            Знать, надолго хватит жил
            тех, кто головы сложил.

            "Хата есть, да лень тащиться".
            "Я не блядь, а крановщица".
            "Жизнь возникла как привычка
            раньше куры и яичка".

  Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
  Взвиться соколом под купол! Сократиться
                                        в аскарида!
  Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
  хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
  Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
                                             массе,
  кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
            Эх, даешь простор степной
            без реакции цепной!

            "Дайте срок без приговора!"
            "Кто кричит: "Держите вора!"? "
            "Рисовала член в тетради".
            "Отпустите, Христа ради".

  Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
  Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего
                                          убранства.
  Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
  ощущенье, будто вычтен Лобачевский
                                    из пространства.
  Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
  Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех,
                                            кто умер,
            кто пророс густой травой.
            Впрочем, это не впервой.

            "От любви бывают дети.
            Ты теперь один на свете.
            Помнишь песню, что, бывало,
            я в потемках напевала?

            Это - кошка, это - мышка.
            Это - лагерь, это - вышка.
            Это - время тихой сапой
            убивает маму с папой".

А вот его Шалевич читает:
http://www.youtube.com/watch?v=9ddNHDXxVwQ

Григорий Григорьев сочиняет кантату на стихи И.Бродского, давно уже пишет...

Гриша? Надоб звякнуть, спросить, я не знал что Бродский ему столь интересен. Вообще, выбор стихов для хора архи трудное занятие, ибо стихи имеют, как правило, большую пластичность, что сложно воплотить в собранном хоровом звуке. У меня есть цикл на стихи Блока из 5 хоров. Но они слишком близки к друг другу, и я, задумавши написать нечто  подобное перелопатил весь золотой и серебряный век, только Блок лёг более-менее, Есенин вообще упрямо не поддавался хоровизации...

P.S. Я давно уже не пишу хоровой музыки, всё что выставляю - из 90-х. Разочаровался в жанре, так сказать. Ноне только переложения под конкретный случай, более не предъявляю талант. А Гриша - молодец, всегда полон энергии и муз. мыслей. Его произведения и переложения - всегда высший класс!!!

Это сообщение отредактировал V.V.A. - 17.11.2013 - 23:37

Бродский...

Особливо доставляет вот это, первое внятное описание ПГМ:

Что-то после И. Бродского боязно даже стало в тему заходить... с мелкобродными стишками...

Вспомнилась "шуточка": Жестокий мальчик прочёл Деду Морозу с табуретки всего Иосифа Бродского.

Письмо Есенина Демьяну Бедному на критику Христа

Я часто думаю, за что Его казнили?
За что Он жертвовал Своею головой?
За то ль, что враг суббот, Он против всякой гнили
Отважно поднял голос Свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата?

За то ли, что Себя на части разделя,
Он к горю каждого был милосерд и чуток
И всех благословлял, мучительно любя,
И стариков, и жён, и крохотных малюток?

Демьян, в «Евангельи» твоём
Я не нашёл правдивого ответа.
В нём много бойких слов, ох как их много в нём,
Но слова нет достойного поэта.

Я не из тех, кто признаёт попов,
И веру в них считает верой в Бога,
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религию раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба —
Я верю в знание и силу Человека.

Я знаю, что стремясь по нужному пути,
Здесь на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь другой ведь должен же дойти
К воистину божественным пределам.

И всё-таки, когда я в «Правде» прочитал
Неправду о Христе, блудливого Демьяна —
Мне стало стыдно, будто я попал
В блевотину, извергнутую спьяну.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос
Далёкий миф — мы это понимаем, —
Но всё-таки нельзя ж, как годовалый пёс,
На всё и всех захлёбываться лаем.

Христос — Сын плотника — когда-то был казнён…
Пусть это миф, но всё ж, когда прохожий
Спросил Его: «Кто ты?» — ему ответил Он:
«Сын человеческий», но не сказал: «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
И может быть из вымысла всё взято —
Так что ж теперь со злобою подряд
Плевать на всё, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест —
И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый».
А что б когда тебе Голгофский выпал крест
Иль чаша с едкою цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца
В последний час, по их примеру тоже,
Весь мир благословлять под тернием венца,
Бессмертию уча на смертном ложе?

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!

Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов!

Ты совершил двойной тяжёлый грех
Своим дешёвым балаганным вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там за рубежом, прочтя твои стихи,
Небось злорадствуют российские кликуши:
«Ещё тарелочку демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, откушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где «образцовый» труд печатался дуплетом,
Ещё сильней потянется к Христу,
К Единственному Истинному Свету.

Естественно, как певец революции и социализма, не обошел стороной Демьян и атеистические направления. В основном его главные стрелы были направлены в священнослужителей, но его роль в подрыве русского православия тоже сложно недооценить — его стихи были настолько жесткими, что даже Сергей Есенин выступил с критикой Демьяна, написав гневное стихотворение, которое быстро распространилось по Москве в списках, а позже было напечатано за рубежом. Там были и такие строки:

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!..
А русский мужичок, читая «Бедноту,
Где «образцовый» труд печатался дуплетом,
Ещё сильней потянется к Христу,
А коммунизму мат пошлёт при этом.

[i]Учитывая время написания ответа — 1925 год — это был очень смелый поступок Сергея Есенина. Образ поэта-атеиста Ивана Бездомного в романе «Мастер и Маргарита» был во многом списан Булгаковым с Д.Бедного. Но рупор идей Демьян Бедный продолжал дело партии. В его стихах — летопись становления новой страны, социалистического строя. Говоря современным языком, Демьян Бедный был пиар-специалистом, политтехнологом революции и социализма...

Это сообщение отредактировал pchelka - 16.01.2014 - 07:15

Красивый стишок с добрым утром любимому

С добрым утром, мой любимый,
Радость, нежность ты моя!
Подари свою улыбку,
Обними скорей меня!

Без тебя мне было плохо,
Не могла долго уснуть.
Успокой меня быстрее,
Прогони ночную жуть!

С добрым утром, мой любимый,
Как же я люблю тебя!
Пусть сегодня только радость,
Счастье будет у тебя!

БАЛЛАДА О НАБОЖНОМ СТАРИКЕ


В одном городке среди прочих людей
Жил тихо и праведно старый еврей.
Он Богу молился, посты соблюдал,
И божий народ старика уважал.

В тот год небывалые лили дожди,
А, значит, в долине покоя не жди,
И ночью как будто взбесилась река,
Волна уже лижет крыльцо старика.

Но в городе этом, как впрочем, везде,
Сосед не оставит соседа в беде,
И русские люди, и братья евреи
— Реб Фроим, — кричат, — собирайся скорее,
Надёжно и ладно сколоченный плот
И нас, и тебя от беды унесёт.

— Нет, дети, — сурово промолвил старик, —
От Божьей руки я бежать не привык,
Живу я, надежду на Бога храня,
И верю, Господь не оставит меня.

Старик непреклонно стоял над волнами,
И люди ушли, покачав головами.

Залило крыльцо, и порог, а потом
Вода устремилась в распахнутый дом,
Но ветер донес нарастающий звук,
То слышен мотора спасительный стук.

И с катера снова зовут старика:
— Реб Фроим, совсем взбеленилась река,
Спускайтесь на катер, уйдём от беды,
Пощады не будет от дерзкой воды.

И снова услышали голос его:
— Господь не оставит раба своего.

Вода прибывает и гибель несёт,
Но прямо над крышей завис вертолёт,
И слышат пилоты сквозь грохот винтов:
— Лишь Божье спасенье принять я готов.

Бурлит и клокочет седая волна,
Уже старика накрывает она,
И в смертном томленье, в последний свой миг
К Всевышнему голос возвысил старик:

— Я жил, беззаветную веру храня,
Зачем же, Господь, ты покинул меня!

На время притихла несметная водь,
Из огненной тучи промолвил Господь:
— С любовью к тебе я людей направлял
И трижды спасенье тебе посылал.
Безумец! Отринувши помощь людей,
Ты трижды отрёкся от веры своей.
На страшном суде ты предстанешь, скорбя,
Молись же, молись, чтоб простили тебя.

И вихрь ту гремучую тучу умчал,
И к Господу больше старик не взывал,
Раскаянья полон, лежал недвижим,
И мутные волны сомкнулись над ним.